Вы читаете «"Клятва при гробе Господнем.русская быль XV в века. Сочинения Н. Полевого. 1832», страница 1 (прочитано 0%)
Бестужев-Марлинский Александр Александрович
La critique, dans les epoques de transition, tient lieu fort bien de
tout ce qui n'est plus, ce qui n'est pas encore. La critique alors, c'est
tout le poeme, c'est tout le drame, c'est toute la comedie, tout le
theatre, c'est tout ce qui occupe les esprits; c'est la critique qui
passionne et qui amuse; c'est elle qui eclaire et qui brule, c'est elle qui
fait vivre et qui tue...
Jules Janin
[Критика в переходные эпохи заменяет то, чего уже больше не
существует, что еще не родилось. Тем самым критика - это вся поэзия, это
вся драма, это вся комедия, это весь театр, это все, что занимает умы;
именно критика наполняет страстью и забавляет; именно она просвещает и
зажигает, именно она дает жизнь и убивает... Жюль Жанен (фр.)]
Знать, в добрый час благословил нас Ф. В. Булгарин своими романами. По
дорожке, проторенной его "Самозванцем", кинулись дюжины писателей
наперегонку, будто соревнуя конским ристаниям, появившимся на Руси в одно
время с романизмом. Москва и Петербург пошли стена на стену. Перекрестный
огонь загорелся из всех книжных лавок, и вот роман за романом полетели в
голову доброго русского народа, которому, бог ведает с чего, припала
смертная охота к гражданской печати, к своему родному, доморощенному. И то
сказать: французский суп приелся ему с 1812 года, немецкий бутерброд под
туманом пришел вовсе не по желудку, в английском ростбифе, говорит он,
чересчур много крови да перцу, даже ячменный хлеб Вальтера Скотта набил
оскомину, - одним словом, переводы со всех возможных языков падоели
землякам пуще ненастного лета. Стихотворцы, правда, не переставали
стрекотать во всех углах, но стихов никто не стал слушать, когда все стали
их писать.
Наконец рассеянный ропот слился в общий крик! "Прозы, прозы! Воды,
простой воды!"
На святой Руси по сочинителей не клич кликать: стоит крякнуть да
денежкой брякнуть, так набежит, наползет их полторы тьмы с потемками. Так и
сталось. Чернильные тучи взошли от поля и от моря: закричали гуси,
ощипанные без милосердия, и запищали гусиные перья со всеусердием. Прежние
наши романисты, забытой памяти, Федор Эмин, Нарежный, Марья Извекова,
Александр Измайлов, скромненько начинали с какого-нибудь "Никанора,
несчастного дворянина", с "Евгения, или Пагубные следствия дурного
воспитания", с русского Жилблаза, который не чуждался ни чарки, ни палки.
Тогда вороны не летали в хоромы!.. Добрые, простые времена! Но мы нашли,
что простота хуже воровства. Острые локти наши, которые тоже любят простор,
проглянули из тесных рукавов Митрофанушкина кафтана: иной бы сказал, что у
нас выросли крылья, - так бойко начали мы метаться вдаль и в воздух.
... Проходя лежащие на пути нашем многочисленные хутора, деревни и города, мы, бедные монахи, видели тысячи людей за всевозможными занятиями, и зрелище это, нам прежде незнакомое, наполняло сердца наши изумлением и восторгом. А сколько храмов попадалось нам, с каким радушием и благочестием приветствовали нас, путников, прихожане, как усердно и радостно спешили они удовлетворить наши нужды! Благодарность и довольство грели нам душу. Все учреждения церкви благоденствовали и процветали, а это означало, что они угодны Богу, Коему мы служим. Сады и огороды при монастырях и обителях все содержались в порядке, доказывая заботу и трудолюбие богобоязненных крестьян и святой братии. И отрадно было слышать, как перезванивались церковные колокола, отбивая час за часом; казалось, самый воздух наполнен сладостной музыкой, словно голосами ангелов, поющими хвалу Творцу. Всюду, куда мы ни приходили, мы приветствовали жителей именем Святого, нашего патрона. И они кланялись и выражали радость; женщины и дети теснились вдоль обочин, спеша поцеловать нам руки и испросить благословение, словно бы мы - не бедные служители Бога и людей, а сами господа и хозяева этой прекрасной земли. Не будем, однако, питать гордыню в сердце своем, а сохраним кротость, блюдя правила нашего святого ордена и не греша против учения нашего Патрона. Я, брат Амброзий, со стыдом и раскаянием признаюсь, что поймал себя на весьма земных и греховных мыслях. Мне представилось, будто женщины целовали руки мне с гораздо большей охотой, чем обоим моим товарищам, - что, конечно, было заблуждением, ведь я не святее их; и, притом, моложе годами и менее опытен в страхе Божием и в соблюдении заповедей Его. Заметив эту ошибку женщин и ощутив на себе упорные взоры дев, я испугался, усомнившись, что сумею противостоять соблазну, буде он представится. Нет, думал я, трепеща и содрогаясь, чтобы достичь святости, мало обетов, молитв и покаяния; нужно иметь такое чистое сердце, коему искушение неведомо. О, я недостойный! Ночевали мы всякий раз в каком-нибудь монастыре, неизменно встречая радушный прием...
